Великий Пост считался на Руси временем особенным – то есть таким, когда человек "истончается", "высветляется". Именно с этой точки зрения всегда рассматривали действие поста на человека – как некий субъективный психологический ("духовный") процесс. Можно так смотреть на пост и сейчас – считать, насколько люди стали во время поста терпимее, добрее, смиреннее. На выходе мы получим некий график, но он будет все же очень субъективным. Все же духовный процесс внутри человека – вещь очень индивидуальная. Можно только сказать, что за последние годы во время Поста среди некоторых категорий населения снизился градус тревожности и агрессивности, но снизился очень незначительно. Духовная жизнь все же не очень глубоко захватывает население, а тех, кого захватывает глубоко, нередко приходится впоследствии успокаивать с помощью врачей. Такова специфика постсоветской религиозности. Можно смотреть на Пост с социологической или экономической точек зрения: какие категории населения участвуют в Посте, какие товары (продукты) более раскупаются, какие существуют группы населения, социальное поведение которых меняется во время поста? Какие изменения происходят в репертуаре театров и увеселительных заведений? Тут мы не увидим ничего особенно значительного. Да, в столовых появляются постные меню, но театры и кабаре по-прежнему проводят премьеры и шоу. Духовная жизнь хороша, когда она не мешает жить – такова инерционная логика. Но мы предложили бы взглянуть на Великий Пост с еще одной точки зрения – историко-религиоведческой. Как известно, именно Великий Пост в православии является неким центром напряжения всего церковного года. Именно что не Пасха, а Пост, ее предваряющий. Этого времени церковного года церковные люди ждут на самом деле гораздо сильнее, чем Пасхи. И изменения в характере Великого Поста отражают изменения в самом православии, в том, как воспринимают его люди, насколько серьезно они готовы "инвестироваться" в это "время покаяния". Посмотрим на его этапы. Как известно, Русь в XIV в. пережила (сравнительно мирно и спокойно) великую уставную реформу – вместо Студийского (Константинопольского) устава приняла нео-Савваитский (Иерусалимский), гораздо более суровый и аскетичный. Первый этап, таким образом, отражает переход от более спокойного времени жизни под церковным крылом Цареградского Патриарха к более интенсивной и радикальной исихастской политике. В России она имела форму Москвы-Третьего Рима. Если раньше, по прежним правилам, пост был не так строг – в субботы и воскресения он отменялся (дозволялось даже "супружеское сожительство"!), а в недельные дни был гораздо мягче – во вторники и четверги позволялась рыба, - то пост по неосавваитскому уставу был куда строже. Еда с растительным маслом дозволялась отныне только по субботам и воскресениям, а всем христианам (в том числе и мирянам) по средам и пятницам надо было поститься "сухоястием" - ни еды горячей ни есть, ни воды не пить. Такое "всеобщее иночество" стало нормой. Этот устав хранился и исполнялся до XVII в., когда печальной памяти Раскол провел черту между сторонниками древнего благочестия и теми, которые хотели "быть как греки" (на современном языке это звучало бы "быть как все"). К тому времени греческое православие фольклоризовалось и "потеряло соль" – богослужебные уставы исполнялись кое-как, да и то, в основном, иноками. И реформированное православное царство стало потихоньку менять практику соблюдения Поста в сторону смягчения его норм. Наступила петровская эпоха, а с ней и протестантское отношение высших слоев общества к посту. В XVIII-XIX вв. элиты практически перестали соблюдать Пост. Оплотом постничества оставался народ, который интуитивно тяготел именно к древнему строгому типу устава и пощения, принимая сердцем древнерусское устроение. Среди простого народа и купечества было также много старообрядцев, строго хранивших благочестие древней Руси. В эпоху "русского ренессанса" при Александре IIIстрогое пощение, в основном, оставалось привилегией купечества и крестьян, хотя крестьянская масса потянулась на заработки в город, а там уклад жизни размывался и Пост соблюдался уже "по-городскому". Не случайно в народных сказаниях и песнях выражение "городской" обозначало и развратный, и "неговейный". Отчасти это было верно. Например, даже в семье последнего царя Николая IIпост соблюдали только в последнюю (Страстную) неделю, да и то со среды и с послаблениями. Такое фактическое изменение устава пощения в синодальную эпоху отразило небывалый упадок христианства в России. Дарование свобод в 1905 г. и начавшийся ренессанс христианской мысли хотя и захватил большие церковные массы, но все же во многом предстал в западной или националистической парадигме. Начавшиеся затем массовые большевистские гонения во имя искоренения религии поставили православных в положение эсхатологического выбора. В условиях жестокого преследования снаружи необходимо было усилить крепость изнутри. И в катакомбных общинах, в осажденных приходах стали потихоньку возвращаться к строгому соблюдению устава. Этот нео-зилотский дух подпитывался тяжелой обстановкой и множеством представителей интеллигенции, которая осознавала свою косвенную ответственность за происходящее и стремилась принести Богу нечто вроде искупительной жертвы. Христианство стало ассоциироваться опять со вселенской миссией, однако теперь, после разрушения и падения Третьего Рима, эта миссия уже состояла в противлении Антихристу и спасении души от порабощения сатанинским режимом. Гонимые православные стали поститься усердно – почти как в XVI-XVII вв. Это "радикальное", истовое отношение к христианской жизни и к посту, в целом, осталось характерным для церковной зилотской эмиграции. "Зарубежная Русь" вернулась ко многим дониконовским нормам – строгому пощению, соблюдению уставных норм, обязательному крещению через полное погружение… Тем временем и сама Россия не стояла на месте. Испытания войны, когда многие постились (по предречению одного провидца) "неволею", сменились временем нарастающего упадка, когда какая-никакая устроенность, отсутствие "великой миссии" христианства и изменение отношений с государством на относительно партнерские привели к тому, что в РПЦ МП, куда пришли светские люди без привычки к строгому пощению, опять начал снижаться уровень "эсхатологической напряженности", а вместе с ней и строгость пощения. Интеллигенты, пришедшие в православие в 60-70-е гг. ХХ века, принесли с собой релятивистское, "мягкое" отношение к посту. Ответственности за "общие" грехи, бывшей у пореволюционной интеллигенции, у образованщины 60-х уже не было, и пост стал соблюдаться минимально, приближаясь постепенно к нормам XVIII-XIX вв., которые для многих и стали тем "золотым веком", когда были "царь, Пушкин и Натали". Но после "перестройки" в церкви пошло больше простого народа, не отягощенного мечтами о "золотом веке". Сейчас мы являемся свидетелями того, как православная жизнь постепенно входит в противофазу – устав начинает восприниматься более буквально и пост устрожается. Начинаются даже эксцессы – то батюшка благословляет грудному младенцу поститься по средам и пятницам, лишь единожды вкушая от груди, а родильнице есть хлеб и воду, то иной "запощеванец" попадает в больницу от неумеренного усердия. Не есть ли новое более строгое (пусть даже и внешнее – добиваться внутреннего неизмеримо сложнее!) отношение к Посту и его правилам симптом новой волны и новой "великой миссии"? "На сей вопрос ответа нету точного", - говорит поэт. Однако, как нам кажется, отношение к правилам Поста и вообще к Посту как к центральному и важнейшему факту духовной жизни православного россиянина (и осторожное приглядывание россиянина неправославного) позволяет вывести некоторые гипотезы. В истории русского христианства на примере соблюдения Великого Поста видно чередование фазы (релаксации) и противофазы (собирания). Последняя связана, как правило, с появлением идеи "великой миссии" (чаще всего - невольной). Фаза связывается с доминированием образованного элемента, противофаза – простонародного. В фазе идет упадок духовной интенсивности (засыпание), в противофазе – интенсификация ее (пробуждение), чаще всего связанная с катаклизмами или катастрофами. Эти наблюдения позволяют видеть нынешний момент как начинающуюся противофазу, но, вместе с тем, и время, чреватое катаклизмом или общенародными испытаниями. Вот такие соображения навевает Великий Пост и отношение к нему на протяжении веков в России. Духовная жизнь в православном понимании идет рука об руку со страданием и испытаниями, подводя человека ко все близящейся пропасти окончательного подведения итогов. "Восстани, что спиши? Конец приближается, и имаши смутитися", – поется в великопостном песнопении…
Алексей Муравьев,
для "Портала-Credo.Ru" |
