Как умирают дети...

Мировые СМИ, комментарии политиков и дипломатов полны рыданий о гибели восьми детей, погибших при налете израильских ВВС на Газу, в ходе которого был уничтожен "палестинский террорист №1" — Салах Шехад, лидер "Изаддин-аль-Кассем" — военного крыла организации "Хамас", один из главных организаторов атак шахидов-самоубийц, на Израиль, атак, в ходе которых детей гибнет тоже немало. Боевая задача выполнена, террорист убит, заодно погибли его семья и жители окрестных домов. Израиль в очередной раз обвиняют в неадекватном применении силы и гневно осуждают.

Оставим в стороне вопрос — имеет или не имеет Израиль право налетать на Газу, что-то бомбить и кого-то убивать, равно как и вопрос — что перед нами — расправа с палестинскими борцами за свободу, или же контртеррористическая операция. Вопрос не в Ближневосточном конфликте, а в праве государства в какой угодно ситуации, борясь со сколько угодно отвратительным врагом применять такие силовые меры, при которых страдает "мирное население" и, в особенности, дети. Другими словами — вопрос не политический, а моральный. Имеет ли оправдания война, сопровождающаяся "слезинкой ребенка", или же дети — это святое.

Для древности и средневековья (эпох более религиозных, чем нынешняя) такой вопрос не стоял и само возникновение острой дискуссии вокруг этого инцидента на высшем международном уровне немало поясняет нам в характере нынешней эпохи. Разница между ребенком и взрослым не ощущалась в прошлом настолько остро, и детей рассматривали не столько в качестве "гостей из ангельского мира", сколько в качестве продолжения родителей и возможных полезных или вредных членов общества. Такой подход давал решение автоматически — дети палестинского террориста, это те самые яблочки, которые недалеко от яблони, а потому — под корень их. Другим террористам, опять же, урок будет.

Сегодняшнее воззрение на ребенка — это воззрение постхристианское, в котором причудливо смешан христианский и постхристианский элемент. От Христианства в нем осталась вера в невинность ребенка, в чистоту его души, едва еще тронутой грехом и не ведающей сознательного зла. Ребенок не может иметь личной вины и личного греха, а потому расправа с ним не может быть морально оправдана (поскольку оправданность какой-либо расправы вообще сегодняшний мир видит только в воздаянии за личное преступление).

Постхристианским элементом современного мировоззрения является восторг перед этой чистотой и невинностью, побуждавший художников ренессанса изображать ангелов в виде малолетних одутловатых пупсиков, — наподобие Эрота… В запятнанном грехом от головы до пят и не желающем видеть ни подлинной святости, ни уродливости собственного греха, мире — ребенок — единственный символ чистоты, а потому и литературная "слезинка ребенка" и реальные детские трупы, и педофильские забавы — это покушение на весь порядок гуманистического мироздания. Ребенок — одно из языческих божеств современного мира. Детство — короткий период, когда дитё почти свято — до этого оно погружено в пучину недочеловечности, обреченности на расправу со стороны любой феминизированной мамаши, которому этот щенок сейчас ни к чему, а после — выросший ребенок попадает во взрослый, циничный и безжалостный мир, проходя через своеобразную инициацию "переходного возраста" — инициацию во грех, когда врастающий во взрослую жизнь человечек долежен выкурить всё, что курится, выпить всё, что жидкое, вколоть всё, что вкалывается, переспать со всем, что движется и цинично нахамить всему, что хоть немного старше его.

Религиозное мировоззрение, относящееся к детской смерти с куда большим спокойствием (хотя отнюдь не одобряющее детоубийства), на современный гуманистический взгляд может показаться чудовищным цинизмом. Священное Писание полно случаев воскрешения детей пророками и самим Господом. Все мы помним святые слова: "Талифа куми", однако в каждом из этих эпизодов (имевших место в тех самых местах, где и нынешний печальный инцидент) имело место не столько преклонение перед детством, сколько снисхождение к страдающим родителям, лишившимся радости своей жизни, часто — единственной надежды на будущее. Не плачущий ребенок, а плачущий отец или рыдающая воплем великим мать — вот библейский символ детского страдания. "Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет" (Матф. 2, 18). Церковь даже 14 000 младенцев, замученных Иродом, почитает не как невинных жертв, а как первых мучеников за Христа, как тех, кто принесли свои детские, еще не сознающие души, в чистую жертву за Богомладенца, Который единственный и является истинным ответом на детское страдание, Который только и вытирает слезинку ребенка, Который Своим страданием покрывает и исцеляет любое самое страшное страдание в мире.

Но есть и другой аспект этой темы — не убиенные (мир душам их), а убийцы. Можно ли совершать то, что было совершено, даже ради истребления самого страшного, самого жестокого и опасного террориста, который сам бы принес смерть не одному десятку детей? И здесь мы сталкиваемся с жутким обликом современной войны, которая по определению есть война безответственная. Христианская вера не осуждает войны и похволяет воинов, принимающих в ней участие и поднимающих оружие на врагов. "В различных случаях жизни обретаем различие, бывающее по некоторым обстоятельствам, например: не позволительно убивать: но убивать врагов на брани — и законно, и похвалы достойно. Тако великих почестей сподобляются доблестные во брани, и воздвигаются им столпы, возвещающие их превосходныя деяния. Таким образом одно и то же, смотря по времени, и в некоторых обстоятельствах, не позволительно: а в других обстоятельствах, и благовременно, допускается и позволяется" — говорит Св. Афанасий Великий в своем каноническом послании. Но речь у него идет о той эпохе, когда воин поднимал свой меч на врага лицом к лицу и отличить убивающего врага от жестокого насильника, расправляющегося с детьми, было легче легкого. Чтобы убить надо было подойти и прикоснуться. ХХ век стал веком тотальной войны, войны, в которой оружие не разбирает правого и виноватого, младенца и рейхсфюрера, уничтожая всех и вся. Трудно взыскивать с летчика за кровь тех, кто погиб в результате нанесенного им бомбового удара или с артеллириста за то, что его снаряд пробил крышу мирного дома. Но вот век ХХI — век более лукавый, век, в котором пытаются создать дистанционное, но управляемое и высокоточное оружие, которое якобы позволит убить злодея, но так, чтобы не пострадали невинные люди. Вся история этого оружия полна пока что в основном историями об "ошибках" — "высокоточные" бомбы все время попадают чуть-чуть "не туда" и обязательно задевают кого-то не того... Война с размытой, призрачной, ответственностью за совершаемое, где любое деяние — ошибка.

Война — полная лукавства и потому уже перестающая быть войной, превращаясь в "региональный конфликт"...